Поэт Дмитрий Воденников: «Чуня могла быть дурой, но я её воспитал»

Критик Мильчин: «Половина новосибирских друзей напоминают мне Несбё»

Русский поэт, литератор и колумнист Дмитрий Воденников побывал в Новосибирске на литературном фестивале «Новая книга», проходившем в нашем городе 1 и 2 сентября. Он выступил с лекцией о русской поэзии и встретился со своими читателями на автограф-сессии. «Новосибирские новости» расспросили, как поэту живётся в современном мире, наполненном одновременно агрессией и милосердием, что его вдохновляет и как поживает его любимая такса Чуня.

Лариса Сокольникова

15:38, 04 сентября 2018

Справка: Дмитрий Воденников родился 22 декабря 1968 года. Закончил филологический факультет Московского государственного педагогического института. В 2007 году на фестивале «Территория» был избран королём поэтов. Позже, когда перестал писать стихи, начал называть себя мёртвым поэтом. Автор восьми книг стихов и документального романа «Здравствуйте, я пришёл с Вами попрощаться». С 2013 года колумнист издания Gazeta.ru, с 2016 года — журнала «Миллионер». Выступает в театре «Практика».

Тревожность

Я недавно писал колонку для одного издания и назвал её «Очень тревожно». Некая моя небесная невротичность этому причина или наоборот — хищная внимательность, но мне иногда очень тревожно. Проснувшись, я захожу в «Фэйсбук», и на меня обрушивается поток негативной истерической информации. И она отлично работает. И уже через 5-10 минут я нахожусь в состоянии близком к панике: «Как жить? Куда бежать? Что делать? Мы погибли!»

Я заметил это ещё пять лет тому назад. И с тех пор ничего не могу с собой поделать этим условным утром. И ничего ужасного за эти пять лет не случилось. Тревожность — это фон нашей жизни.

Рядом курится Везувий, и не факт, что на самом деле это последний день Помпеи. Вполне возможно, что последний день будет через 50 лет, как обещал Эдуард Лимонов в программе Дудя. Учитывая, что сейчас мне 49 лет, через 50 лет мне будет почти 100. И я надеюсь, что до этого момента я не доживу. Так что, дорогие читатели, волнуйтесь без меня.

Когда ты вдруг находишь ключ, то ты можешь открыть свою личную буратиновскую дверь или папакарловскую дверь (по закону владения имуществом) и выскочить на момент или навсегда в другую жизнь. Или не выскочить. И это тревожит больше всего. Но у нас есть выбор. Если ты поймёшь, что рядом с реальными опасностями и волнениями ходит много химер и призрачных страхов... Несуществующая сова (как в «Ёжике в тумане») или существующая, но она не страшная. И если ты это поймёшь, то тебя это отпустит, хотя бы на полдня. А это уже немало.

Чуня

Фото: syg.ma

Она у меня очень умная собака. Она могла быть дурой, но просто я её так воспитал, что она умная. У меня очень тяжёлый характер. Любое маленькое существо ищет интуитивные способы компромисса с тобой. Давя на твои кнопки любви, она тебя побеждает и становится сильнее тебя. Чуня меня сделала, несмотря на весь мой тиранизм. Она, может, и не хотела этого, но сделала. Она очень хитрая и послушная, выполняет команды.

И вообще Чуня живёт так, как она хочет жить. Если она хочет спать со мной, то она спит со мной. Если она хочет спать не со мной, а с человеком, которого я люблю, то она спит только там. Её можно вытянуть, но она всё равно туда уйдёт. Это фантастическая история о том, что когда ты любишь, ты становишься сильнее того, кого любишь, и это поразительно. Чуня бросится защищать меня, когда на меня нападут, хотя её убить одним ударом ботинка — раз плюнуть.

Любовь

Наша любовь ничего не стоит, потому что мы все умрём, рассыплемся в прах. Мы все знаем, что любовь приходит и уходит. А иногда не уходит. Но мы никогда этого не знаем. Когда она есть, твоя жизнь меняется совершенно неуловимым образом. Ты такой же дурак, жестокий, глупый, вздорный, себялюбивый, милосердный, и ничего в тебе не меняется, кроме какого-то другого оттенка всего этого. Любовь делает тебя уязвимым.

Фото: Никита Пестерев

Поэт

Ты никогда не осознаешь, что ты поэт. Ты даже не поймёшь, когда это уйдёт, и ты уже не будешь никаким поэтом. Потому что поэта как такового не существует. Как не существует артиста, художника, скульптора. Представьте, что пропала вся глина или весь мрамор в стране, и человек не может заниматься скульптурой. Он что, перестал быть скульптором? Нет. Он будет делать из ржавых банок, проволоки и веток странные композиции. Что-то похожее на человеческое тело.

Поэт — это существо раздражённое, мистическое, больное, ничтожное и великое. И это не связано с писанием стихов.

Я писал стихи, и некоторые из них были гениальны. Это правда. Потом они ушли, и я не стал писать стихи. Но ни на йоту я не обеднел и не стал меньше. Ни на йоту сияние, если оно было, не ушло от меня. Потому что не это является самым главным. Самое главное — это составить скульптуру из веточек, листьев, хвоста сдохшей кошки, когда уже весь каррарский мрамор исчез с земли. И ты уже не можешь быть официально скульптором. И тебе не от чего отсекать лишнее. Собери остатки. Сделай свою последнюю или не последнюю скульптуру.

Фото: Никита Пестерев

Слово

Поэт — это способ речевого существования. Мы много видим девушек и юношей, которые такие, что подуй на них, и они тут же разлетятся. Или наоборот — они сложены из колючей проволоки каким-то сложным композиционным образом, как у скульптуры Сидура. Но на самом деле они все не поэты. Поэт — это человек, который может двигать словом что-то. Желательно себя. Или останавливать себя, когда ты заходишься в ярости, ненависти и гадости. Или не останавливать. А сметать всё на своём пути, как уже упомянутый Везувий.

А потом проснуться утром и сказать — «Боже мой». Хотя нет. Вообще-то ты говоришь другие слова — «Что я наделал. Что. Я. Наделал». Только потому, что ты маг и поэт, ты можешь не писать больше никогда стихов. В тебе есть сила действовать словом. Это, собственно, и есть поэт.

Старея и теряя «товарный вид», ты можешь силой одного своего слова быть желанным. Не всеми, естественно, а для одного того, кто будет тебя любить, хотеть, защищать, хотя ты уже ни секунды этого не заслуживаешь. Слово живёт, пробивает.

Антон Метельков: «Первые стихи я записал рядом с Робокопом и Карлсоном»

В этом смысле мне всегда странно было, почему Цветаева так запустила свой эгоизм. Что она, обладая удивительным словесным даром, не смогла задурить Арсения Тарковского, в которого была влюблена. Задурить, чтобы он пошёл на неё, не взирая ни на что. Она вела себя ужасно, меня это поражает. Видно, что-то в ней уже отключилось, и включилась сильная болезнь или безумие, обусловленное чудовищным опытом вокруг. И не нам её судить.

И мы не знаем, что будет с нами. Что мы палачей не сможем уговорить, чтобы он не делали нам так больно перед смертью. Всё что я говорю, это чушь. Но я понимаю, что есть до определённого предела сила в твоём слове, и она абсолютно поэтическая. Ты можешь больше не написать ни строчки, но ты маг. Ты можешь делать невозможное. Конечно, в условном Освенциме не действуют никакие слова и никакие законы.

Меня часто называли плохим поэтом. Было много статей, что я плохой. Кроме триумфа первого сборника. Как только я стал прыгать дальше, поняв, что я не хочу находиться в этой системе и хочу делать невозможное, я сделал следующую книгу. Она, конечно, была лучше. Тогда появились люди, которые сомневались. Они хотели, чтобы я находился в своём загоне. Загоне «поэта для своих». Я прыгал четыре раза и, видимо, последний раз был в пропасть. И меня уже нет, я сорвался на самой высокой ноте, и меня не стало. Отличить плохого от хорошего поэта просто невозможно. Но мы все знаем, кто по-настоящему хороший, а кто плохой. И это всегда очень смешно, и поэтому ты неуязвим.

Фото: Никита Пестерев

Свобода

Когда ты понимаешь, что у тебя совершенно нет пределов, ты обретаешь свободу. Поверьте, свобода — это совсем не сладкая история. Это горько. Например, вы понимаете, что можете быть свободной от любви, от мужчин, и вы идёте, и ваше лицо сияет. Но в этом есть горькая подкладка. И в поэтическом существовании, которое очень физиологично, когда ты понимаешь, что больше никогда ничего не будет, ты чувствуешь освобождение, счастье и одновременно горечь расставания.

Михаил Щукин: «Корова не доена, а они сидят и книжки читают»

Чтобы развлечь себя, я хожу километры. Когда я в Москве, я выхожу из дома и иду 15-20 км. Когда я иду, я хочу не думать, я слушаю что-то, ищу надписи на стенах и фотографирую. Это движение, поиск, сталкерство дают мне ощущение, что я вырываюсь из моей обывательской жизни. Ведь даже я обыватель. Я вырываюсь, и это мне даёт ощущение свободы. Её, к сожалению, всё меньше, потому что у нас есть айфоны, и тебе пишут в сети. И я на это сильно раздражаюсь. Потому что я всё время должен что-то отвечать. Притом по каким-то мелким деловым вопросам. Давать советы и рекомендации. Это очень сильно вымывает. Чисто энергетически, по-простецки.

Я хотел сказать, что свобода — это когда ты один. Но это неправда, один я не бываю. Свобода — это когда ты можешь быть везде самим собой. Хочется тебе надерзить — дерзи. Хочется нахамить — хами. Хочется послать — посылай. Потом ты можешь сказать — «Зачем я погорячился?» Нет, маленький мой, ты не погорячился.

Сырнички

Смерть — это уход от того, что тебя волновало, делало тебя уязвимым. Иногда смерть — это избавление. Мне очень нравится выражение Анны Ахматовой, которая говорила — я всегда за разводы. И я вслед за ней тоже всегда за разводы. За ненужность быть прикованным к чему-то, к чему ты уже не хочешь быть прикованным. Развод — это удивительная вещь. Она позволяет тебе не изменить самому себе.

Что может быть хуже инерции? Ты каждый день встаёшь и делаешь завтрак человеку, которого ты не любишь, и который не любит и не хочет тебя. И это длится не месяц и даже не год. Это длится уже 10 лет. Взрослому работоспособному человеку ты не должен ничего. И он тебе тоже ничего должен. Ты ему — «Ой, а давай я тебе сырнички пожарю», а он тебе — «До свидания, спасибо, всё кончено».

Ужасно круто, что ты можешь быть к этому готов. Дай нам бог не лишиться работы и дожить до пенсии (а это сейчас очень актуально) и получить не жалкую пенсию, а такую, на которую ты сможешь хоть получеловечески существовать.